ТАЙАТ И МАРИНЕТТИ: история встречи
 |
| Thayaht con Marinetti a marina di Pietrasanta, 1929 © Archivio THAYAHT & RAM, Firenze |
В конце
апреля 1929 г. основатель футуризма Филиппо Томмазо Маринетти отправился в
Лукку, чтобы принять участие в праздновании Недели Лукки и посетить
художественную выставку, устроенную в зале Пинакотеки Палаццо Дукале, где он
выступил с программной речью, ставшей настоящим манифестом культуры и идеологии
движения футуризма, названной Итальянское
художественное превосходство.
Текст выступления Маринетти появился в
журнале «Ораторы дня. Ежемесячное обозрение красноречия» (год III, №.10, Рим, октябрь 1929), издававшемся
знаменитым адвокатом и знатоком ораторского искусства Титта Мадиа (публикации
предшествовало воспроизведение хроники дня, составленной неизвестным хроникером
того времени).
После лекции Маринетти познакомился с молодым, подающим надежды
художником-космополитом Эрнесто Михаэлесом, получившим известность под
артистическим псевдонимом Тайат и приехавшим в Лукку специально для того, чтобы
послушать выступление основателя футуризма.
Нельзя сказать,
что Маринетти до этого ничего не знал с Тайате: он считал его, несмотря на
молодость, мастером ар-деко и ценил его талант grand couturier[1], получившего всемирную известность в качестве
любимого стилиста основательницы парижского дома моды Мадлен Вьоне. Прежде всего,
основатель футуризма знал, что Тайат был fashion designer[2], который в 1920
г. изобрел функциональный комбинезон T-Tuta, или Тута[3]
с прямыми линиями: этот костюм (придуманный им совместно с братом Руджеро
Михаэлесом, носившим артистический псевдоним Рам), сломал все формальные
критерии модных коллекций, он не укладывался ни в какие привычные рамки и
швейные типологии.
T-Tuta в действительности представлял собой
универсальную одежду, предназначенную для массового пошива: «комбинезон из одного
куска», выкроенный в виде буквы “T”, или спецовка считался экономичной одноцветной одеждой unisex, подходящей для
любого случая,
которую можно было дополнить курткой в тон,
головным убором, или ремнем, его шили из самых простых недорогих тканей, таких
как хлопок. Маринетти сразу же понравился этот современный нонконформистский
костюм, и в глубине души он уже видел Тайата в рядах футуристов. Судьбе было
угодно, чтобы эти двое встретились лицом к лицу в Лукке, когда художник Примо
Конти, бывший в то время другом семьи Михаэлесов, в сопровождении двух других
прославленных футуристов, художника Феделе Адзари и композитора Франко
Казавола, поспособствовал тому, чтобы Тайат и Маринетти наконец
познакомились. В записях Тайата,
датированных 27 и 28 апреля 1929 г., сохранились воспоминания об этом
знаменательном событии: «Поездка в Лукку для знакомства с футуристом Ф.Т.
Маринетти. Возможно, я примкну к этому движению. Я больший футурист, чем они
все, вместе взятые!» В действительности, его искусство, бывшее крайне
авангардным и остро современным, несомненно, тесно примыкало к футуризму; Тайат
способствовал дальнейшему продвижению футуризма, создавая новые
экспериментальные формы.
Маринетти так характеризовал Тайата: «Быстрый, синтетичный, элегантный в
жизни», «уникальный представитель абстрактной, космической, символичной
аэроскульптуры», единственный, кто способен, «используя все скрытые достоинства
материала», достигнуть «максимальной абстракции, максимального размаха полета и
максимальной интенсивности чувств».
В
«Заметке», посвященной Тайату, футуристичнейший Туллио Крали писал: «После
Боччони именно он впервые вынес пластический динамизм за пределы плоскости,
даровав ему свободу форм, разворачивающихся в пространстве в синтетическом
ликовании и динамическом напряжении. Я считаю его пионером аэроскульптуры». В
то время, когда «живописные взрывы» Тайата были представлены на 1-ой Летней выставке Профсоюза художников в
Виареджио в 1934, Ринальдо Кортопасси записал свои впечатления: «Динамизм; синхронность
оттенков, ценностей и отношений; синтез. Цветовая радость, обусловленная
движением, линиями и круговоротом сил; рассеянный и переливающийся свет».
Изысканные
работы Тайата, балансировавшие на грани абстрактности и декоративности,
извивающихся линий ар-деко, спиритуализма и футуристического динамизма, в
полной мере выражали настроения художников футуристов, они навсегда изменили
историю искусства.
Гвидо Андреа Паутассо
Маринетти
об итальянском художественном превосходстве
Вчера вечером в наш город прибыл
Ф.Т. Маринетти, чтобы выступить на открытии Недели Лукки. Депутат Скорца выступил
с приветственным словом от лица всех городских властей.
Ф.Т. Маринетти прямо сейчас
находится в Театре дель Джильо, где множество народу собралось, чтобы послушать
его лекцию об итальянском художественном превосходстве.
В крупнейшем городском театре,
предоставившем свой зал для проведения такого значительного мероприятия,
собрался весь цвет луккской публики, среди которой можно видеть также
представителей провинциальных организаций и учреждений.
На сцене заняли свои места
представители городских властей, среди которых мы заметили: Его
превосходительство префекта, мэра Гросси, а также командоров Серджусти,
Панконези, председателя суда Паскуале, кавалеров Фанелли, Лукарелли, Тропиано,
судью Серпа, кав. Де Микели, Бускарино, графа Де Нобили, кав. Монтанелли, проф.
Амоса Пардуччи, полковников Руссо, Минути, депутата Бранколи Бусдраги, капитана
Болетти, кав. Гамбаротти, полк. Бениказа, генерала Чичеркиа, кав. Далли,
Карина, зам. председателя Сартирнаджи, графа Сарди, ком. Тегини, маркиза Манси,
кав. Де Феррари, проф. Маццинги, ком. Стратико, адвоката Салариса, доктора
Морони, кав. Леонци, маэстро Виани, адв. кав. Полити, док. Динуччи, кав. адв.
Фрассини, проф. Бонуччелли, кав. Бертоли, док. Патрони, кав. Казентини, кап.
Джуриани, кав. Эрмете Гросси, судью Зборселлини.
Также присутствовали офицеры
нашего Легиона во главе с адъютантом Оливьери.
Когда Маринетти вместе с деп. Скорца
вышел на авансцену, то зал приветствовал академика и иерарха футуризма
продолжительными аплодисментами.
Деп. Скорца без лишних слов предоставил слово оратору.
Ф.Т. Маринетти выступил с
огненной речью, привлекшей внимание аудитории, слушавшей его, затаив дыхание,
более часа.
Мы полагаем, что не имеет смысла
кратко пересказывать выступление Маринетти, мы убеждены, что его речь
заслуживает того, чтобы воспроизвести ее полностью, во всей полноте, что мы
надеемся вскоре сделать. Мы уверены, что наши читатели с удовольствием прочтут его
лекцию, представленную в полном объеме.
Оратор завершил свое выступление
под бурные аплодисменты.
Театр Лукки, недавно, Маринетти прочел лекцию, которая последует далее:
Под итальянским художественным
превосходством я подразумеваю не только искусство как таковое, то есть,
живопись, скульптуру, архитектуру и музыку. Я распространяю это понятие на
изящный стиль, поэзию, литературу и родственные им искусства. Я буду говорить об
искусстве войны, воздухоплавания, мировых рекордов и научных открытий.
Итальянское художественное превосходство — это проекция итальянской души в
мире.
До сих пор преобладала тенденция
рассматривать итальянское художественное превосходство с точки зрения прошлого.
То, что итальянцы достигли высочайших высот в прошлом, что в XIV, XV, XVI и XII веках итальянский
гений не знал себе равных, это абсолютно очевидно. Нет необходимости в том, чтобы
доказывать это сегодня. Вина итальянцев 20-х годов XX в. состоит в том, что
они находят эту чудесную силу только в прошлом, как если бы она была роскошным
креслом, не ими созданном, но в котором, однако, они расположились со всеми
удобствами.
Такой склад ума, именуемый нами
пассатизмом[4], не имеет ничего общего с
истинной традицией. Этот стагнирующий, инертный, равнодушный, пораженческий
менталитет, неспособный к активному действию, противопоказан народу, совершающему
усилие, пребывающему в стадии становления, броска, изменения, развития и
проявления себя в мире.
Мы, футуристы 20 лет назад объявили
такой менталитет преступным, но тогда нас осмеивали, дискредитировали, на нас
нападали и кидались в нас капустными кочерыжками; однако, такая овощная
бомбардировка пошла на пользу Италии, поскольку она свидетельствовала о силе
нашего возрождающегося итальянизма, мы тогда говорили об итальянском
доминировании, о безграничной вере в народ, о воле к экспансии, о воинственном
порыве в нужный момент.
Из этого первоначального усилия родилась
политика агрессии, которая привела к войне; а война с ее трагедиями стала
испытанием для народа и привела нас к победе.
Наша победа, сокрушившая
австро-венгерское господство, впервые заложила основание для итальянской
гордости.
Однако, победоносная война
истощила наши тела и финансы; вполне закономерно, что после нее последовала
трусливая, лицемерная реакция, стремившаяся свести на нет плоды нашей победы,
принизить нашу гордость, уничтожить победителей. Благоразумие,
осмотрительность, теории предотвращения войны и получения преимуществ; дипломатические
усилия во имя сохранения мира любой ценой, против ужасов войны.
Вот почему мы – и когда я говорю «мы»,
то сознательно отодвигаю собственную персону на задний план, потому что многие
стали на защиту нашей победы и завоеваний итальянской гордости – мы в Милане -
я говорю «в Милане», потому что во многом, благодаря Милану, воля к тому, чтобы
быть итальянцами, победоносными, гордыми своей победой, вопреки тем, кто
отсиживался в тылу и презирал итальянский героизм – так вот, мы хотим высоко
поднять, подобно пылающему огненному столпу нации, волю к фашизму.
Когда Бенито Муссолини на
следующий день после окончания войны бросил клич представителям всех партий,
различных направлений, разных традиций, объединенных духом итальянизма, когда,
говорю я, Муссолини объединил эти силы, он, разумеется, не руководствовался
пассатистской концепцией и не заботился о прошлом.
Прошлое могло бы научить
Муссолини благоразумию, ползучей постепенности и неторопливости в стремлении к
совершенству, чему-нибудь вроде создания новой партии старой Италии,
проверенной, правильной, пережеванной, поданной к столу, как разогретое
вчерашнее блюдо. Однако, с присущей ему изобретательностью, или, лучше сказать,
с интуитивной художественной силой Муссолини решил оставить прошлое в покое вместе
со всем, чему учит история, и бесконечными трудностями, с которыми раньше
приходилось сталкиваться, поскольку История, к сожалению, всегда учит
благоразумию; а он был тогда гениально неблагоразумным и неблагоразумно
гениальным.
С наспех набранными отовсюду
силами, со случайными, не вписывающимися ни в какие существующие категории
людьми, он создал первый пылкий фашизм XX века, допускающий
столкновение с силами большевизма, с пошлой посредственностью, с пессимизмом
прошлого и ведущий нацию вперед, туда, где она находится сегодня, мужественная,
энергичная, динамичная, вызывающая в мире чувство уважения, страха, а иной раз
даже ненависти, поскольку она тверда как сталь.
Живые силы.
Художественное превосходство —
это преимущественное превосходство живых сил нации. В Италии почти все артисты;
многим они обязаны опыту, но многого ожидают от импровизации. Они лучшая часть
Италии.
Мы состязаемся с другими
народами, всегда выигрывая у них в точности и организованности. Вооруженная
организация, созданная сегодня фашизмом, это пока что только итальянская проба,
кроме всего прочего, это проверка качества порядка, метода, стиля, воли. Хотя,
это отнюдь не главные качества нации.
Наиболее типичны для нашей нации
такие качества, как изобретательность, которой обладали великие скульпторы,
художники, архитекторы и поэты прошлого; таковы наши сегодняшние герои. Я
настаиваю на этом превосходстве.
Когда я говорил вам о войне, то
забыл отметить, что победа в ней была одержана, благодаря гению наших
полководцев (я цитирую слова великого Кавилья), стратегов, военачальников, командующих
артиллерией, людей, избранных судьбой, чтобы направлять движение людского
потока. В данный момент эта людская река не мешает продвижению войск. Победу
также одержали солдаты, лейтенантики, капитаны; все эти маленькие люди – я
говорю «маленькие», потому что, будучи незаметными, они смогли стать великими
благодаря тому, что они делали на войне – все эти маленькие люди обладали
необыкновенным даром импровизации, волей, целенаправленностью, способностью
творить чудеса с помощью камней и машин, идти вперед, поверх барьеров, через
вражеские окопы. Они проявили истинные художественные способности.
Все вы, кто воевал, несомненно,
сможете вспомнить, как всё это было, как сражались младшие лейтенанты, один на
один с врагом, в подземельях, перед проволочными заграждениями, под
артиллерийским огнем. Они всё преодолели, не остановились ни перед чем; ум,
ловкость и сила духа позволили им победить, не обращаясь к военным учебникам. Опыт
прошлых войн оказался бесполезен: для нынешних сражений при Карсо, Плаве, или
Пьяве не имело ни малейшего значения то, как поступал когда-то Наполеон. Нам
следовало обратиться к собственной итальянской чувствительности, способной к
импровизации и неожиданным художественным решениям.
Артистически летает великая
итальянская авиация. Когда Де Пинедо преодолевает тысячи природных препятствий
и устанавливает новый рекорд, несмотря ни на что, то он поступает как настоящий
артист, гений, изобретатель. Летчики Де Бернарди, Феррарин и Дель Прете,
преодолевшие расстояние от Рима до Бразилии за 49 часов, тоже были настоящими
артистами. Однако сегодня итальянцы сосредоточили свои усилия на камне,
металле, бумаге, железобетоне, архитектуре, сочинительстве, дворцах, статуях,
живописи, открывая новые художественные направления для всего мира.
Я не смогу остановиться на
развитии всех форм итальянского искусства. Приведу лишь несколько примеров, процитирую
слова двух великих людей, погибших на войне и ознаменовавших развитие мирового
искусства.
Первый из них был моим товарищем
в первых сражениях под Миланом, это великий Умберто Боччони. Боччони родился в Реджо
Калабрия, его родители были родом из Романьи, он стал величайшим революционером
в живописи и скульптуре нашего времени. Он умер недалеко от Вероны, во время
войны он был моим боевым товарищем. Он погиб как простой артиллерист, упав с
лошади. Однако он успел завершить свою работу.
Если вы попадете на собрание
художников авангардистов в Чехословакии, Германии, Австрии, Норвегии и Франции,
то обязательно встретите там книгу Боччони, переведенную, проанализированную,
внимательно проштудированную. Боччони был художником, скульптором и
архитектором.
В книге, выпущенной Кампителли,
собраны все его работы, ее может прочесть любой, кто пожелает познакомиться с
творчеством этого великого художника. Вначале на него не обращали внимания, как
это часто случалось со многими гениальными художниками.
Он стал величайшим революционером
в живописи и скульптуре нашего времени. Если действительно существует
внутреннее родство всех художников на нашей земле, то можно сказать, что
Боччони был наследником Микеланджело. В своих лекциях он демонстрировал с
помощью диапозитивов, как от росписей Микеланджело, украшающих Сикстинскую капеллу,
можно перейти к демонтажу образов и к пластическим комплексам Умберто Боччони.
Он называет Микеланджело первым
из скульпторов, кому удалось преодолеть анатомию, чтобы дать новую
интерпретацию сил самой этой анатомии. Он первым понял, что анатомия не могла
быть целью искусства, но что посредством гениальной интерпретации и деформации
анатомии можно было прийти к пониманию более благородной архитектоники
человеческого тела, более точному постижению человеческой сущности.
Поэтому ему недостаточно было
просто соблюдать пропорции. Он мечтал лепить горы. В особенности в Сикстинской капелле
он вывел мускулатуру за пределы самой анатомии, стремясь обнаружить силу,
одушевлявшую мускулы, силу, выходящую за пределы мускулов. Он не думал, что
какому-нибудь критику было бы под силу критиковать его пропорции и выискивать
возможные ошибки. Он мечтал о персонаже, чья душа была бы сильней самой
материи. Он стремился наделить духом и мыслью инертную материю, творя
мускулатуру, пламя, свет, молнии. Рассматривая росписи Сикстинской капеллы, вы можете
увидеть, рабы вы, или пророки, понять, что для того, чтобы обладать одухотворенной
силой, им не нужны были больше обычные линии: спина становилась горбатой, нога
уродливой. Важно, что творение оживало, дух одерживал победу над материей.
Умберто Боччони не имитировал
стиль Микеланджело, его воодушевляла современность, или модернолатрия[5]
- страсть к современности, к новейшим научным достижениям, к новым материалам,
оказавшимся в нашем распоряжении, к внезапным метаморфозам человечества под
влиянием растущих скоростей и экономических контрастов – он почувствовал
необходимость отказаться от создания инертных тел, изолированных статуй,
перейдя к ваянию мускулов, облагороженных человеческими побуждениями. Он более
не называл свои творения статуями, но пластическими комплексами, поскольку
воспринимал человека в тесной связи с окружающей средой и материалами: так,
человек в театре отличался от человека, находящегося на площади, или в поле.
Статуя усиливалась окружением.
Боччони воплощал свои образы, не
заботясь о том, чтоб придать им портретное сходство, отразить на лицах историю
жизни, передать посредством жестов военные или любовные переживания; скорее, он
воплощал силы, движущие человеком: духовные и материальные силы в их развитии и
действии; не застывшие или обездвиженные, а, напротив, вовлеченные в водоворот
жизни. Поэтому у него больше нет «бегущего человека», но есть «быстрые
мускулы».
Если бы Микеланджело жил сегодня,
то он, несомненно, заинтересовался бы возможностью использования скорости и
окружающей среды при создании скульптур; он, несомненно, смог бы выразить
наэлектризованность нашей жизни, невыносимый накал современных страстей.
Если вы посетите выставки в
Париже, Лондоне и Берлине, то, несомненно, сможете увидеть там то, что мы
называем «быстрыми мускулами» или пластическим динамизмом, или живописью
состояний души, живописью чувств. Нет больше ни реализма, ни импрессионизма, а
только преображения реальности, выраженные в состояниях души и чувствах. Сложнейшее
из искусств, творящее шедевры и также терпящее неудачи, потому что невероятно
трудно достигнуть цели.
Критика, всегда запаздывавшая,
как допотопный дилижанс, и упорствовавшая подчас в своих гонениях на
каменоломни и ускорители, такая критика ничего не поняла, она лицемерно игнорировала
и иронизировала над работами Боччони на протяжение всей его жизни. После смерти
Боччони сразу же стал признанным, обожаемым, изучаемым.
Еще один великий, несправедливо
забытый художник ныне возвращается к нам. Его революционные творческие находки сегодня
получили всемирное признание: речь идет об архитекторе Сант’Элия, уроженце
провинции Комо, социалисте, примкнувшем затем к футуристическому движению и
ставшем таким же яростным борцом, как мы с Боччони. После того как он участвовал добровольцем в
битве при Доссо Казина на Альтиссимо, он стал пехотинцем и погиб смертью
храбрых близ Монфальконе, находясь во главе штурмовой роты. Он обладал эксцентричным,
оригинальным умом и мужественным стремительным темпераментом. Он любил жизнь и умел
наслаждаться ею, чередуя свои архитектурные изыскания с разнузданными
студенческими развлечениями, не упуская ни одной из земных радостей. Мы провели
вместе несколько незабываемых, счастливых и беззаботных дней. На Альтиссимо,
несмотря на жестокий мороз, он развлекался тем, что высекал из льда и лепил из
снега свою футуристическую архитектуру.
До ухода на войну он успел
провести выставку в Милане, в ассоциации Артистическая семья, на которой
представил свои эскизы города будущего, дерзкое вúдение города 2000 г., эти наброски были
растиражированы всеми зарубежными, в особенности, американскими газетами.
Сегодня в Бостоне ступенчатые дома с внешними лифтами в точности соответствуют
эскизам Сант’Элия.
После сражения на Альтиссимо, в
один недобрый день командующему пришла в голову несчастная мысль: «Дорогой Сант’Элия,
ты великий архитектор, и я хочу, чтобы ты спроектировал кладбище для наших
героев». Сант’Элия ответил: «Генерал, вы могли бы сами начать набрасывать эскиз
вашей могилы». Генерал приказал ему создать кладбище. Два дня спустя Сант’Элия
выступил в поход вместе со своей ротой. Выстрел в упор, и он занял первое место
на своем кладбище!
Жизнь архитектора, до последнего
мгновения, до момента, когда, выпуская струйку сигаретного дыма, с
растрепанными на ветру рыжеватыми вихрами он рисовал архитектуру Триеста в
разлуке, приговаривая: «Сегодня вечером мы ночуем или в Триесте, где мы построим
наши новые здания, или в раю!» Так умер Сант’Элия.
Сант’Элия создал новую
архитектуру. Если сегодня вы заглянете в городок Отей под Парижем, то сможете
увидеть там футуристическую улицу с примерно 20-ю зданиями, построенными в
соответствии с законами, сформулированными Сант’Элия. Это законы гармонии,
основывающиеся на новых материалах, железобетоне, наружной окраске, широком
использовании витражей и стекла, внешних лифтов, комфорт, воздух, свет. В
Берлине, Магдебурге, Брюсселе, в Англии, повсюду новая архитектура связана с
идеями Сант’Элия. Больше никакой связи с прошлым, гибридной перегруженностью
старых стилей и отвратительной смесью стилей, которую можно было бы назвать стилем
Коппедė[6].
В отличие от этой эклектики,
имитаций прошлого и наложения разнородных стилей, архитектура Сант’Элия чисто
итальянская, практичная, ясная, высокая, свежая, приспособленная к нашим
сегодняшним потребностям, без кладбищенской мрачности. Красочная, броская жизнерадостность
линий, динамическое изящество линий, использование железобетона в дерзких арках
балконов, террас, и т.д.
Пионеры.
Они были пионерами. Они
продвигали новые идеи, о которых другие не смеют мечтать и отодвигают подальше
проекты, представляющиеся им нереальными. Творцы выходят к публике со зрелыми
художественными манифестами.
Кстати говоря, два величайших
парижских театра, Опера и Опера-Комик не мыслят своего существования без двух
великих итальянцев: Верди и Пуччини. Ни один оперный сезон не обходится без
постановок этих двух итальянцев. Вот два творца, утверждающие итальянское превосходство заграницей. Однако там
триумфально выступают новаторы. Я назову одного из них, которого нелепо
освистали в Риме: Малипьеро[7],
автор «Семи песен», поставленных в парижской Опере с большим успехом. Абсолютная
новизна поисков, максимальный музыкальный синтез, лаконичность и концентрация
чувств и мыслей.
Музыка Малипьеро быстрая,
стремительная, плотная, сжатая до нескольких ритмов, аккордов и нот. Это
шокировало римскую публику в великом театре Опера, публику, известную своим
высокомерием и раздражительностью, вернее сказать (используя французское слово,
к счастью, непереводимое на итальянский), blasé[8]. Французы часто бывают blasés, т.е., высокомерными: аплодировать у них не
считается элегантным. Тщательно выглаженный фрак не позволяет совершать это
быстро поспешное движение, оставляющее складки на сукне.
Это не итальянский менталитет,
однако, случается, что итальянцам нравится быть blasés, равнодушными: «О Господи, эта опера Вагнера, какая скука! Мы это уже
слышали!», или: «О Господи, эта опера Малипьеро, сумбур вместо музыки!» Старое
им не нравится, потому что старое, а новое – потому что новое, им ничего не
нравится, меланхолическая атмосфера, неспособность любить и желать.
То, что я вам говорю, важно.
Давайте бороться с чуждой итальянцам чувствительностью, критикоманией, грустью,
пессимизмом, всё высмеивающим и разрушающим скептицизмом. Если бы вдруг в этом зале
нашлась хотя бы ничтожная горстка таких людей, то они поторопились бы
возразить, что я преувеличиваю значение Малипьеро или Сант’Элия, и что эти
итальянские ценности можно с легкостью уничтожить; как уничтожают слишком
умного друга.
Как можно допустить, что человек,
пьющий кофе за тем же самым столиком и помешивающий его такой же ложечкой,
может быть гениальным. Я ненавижу критический менталитет так же, как он
ненавидит Дуче; ироничный, грустный, пессимистический, отрицающий созидателей,
творцов, оптимистов, мешающий поддерживать превосходство любой ценой и
увеличивать его тоже любой ценой. В провинциальных городах дух критики и
разрушения более силен, поскольку жизнь, в целом, там менее ожесточенная, пропитанная
сплетнями, слухами и пересудами. Надо бы вымести всю эту гниль метлой фашизма.
Время от времени эта критическая
ирония поднимает голову, как это недавно произошло во флорентийском обозрении
«Пегас» - в скобках замечу, что совершенно нелепо было назвать издание
«Пегасом» сегодня, в эпоху Феррарина[9].
Пегас протух. В этом протухшем Пегасе появилась статья Папини. Папини недолго
был футуристом, а затем вновь скатился в пассатизм: очевидно, насыщенный
кислородом горный воздух не принес пользы его легким. В этой статье он пишет
противоположное тому, что он утверждал здесь. Он настойчиво заявляет, что в Италии
больше нет искусства, нет литературы, нет театра, нет гения, что итальянцы не
способны написать ни романа, ни комедии, ни поэзии.
Я был прав, когда говорил о зоне
критикомании и низкого скептицизма, которая, к сожалению, существует в
итальянской жизни. Это эгоизм, замаскированный под менторский сарказм, не пропускающий
итальянские ценности мудрости и величия, потому что посредственность не выносит
присутствия гения. Какая низость! Они порочат всё, ни в чем не находя
благородства. Глядя каждое утро в зеркало, они испытывают отвращение к себе
самим.
Кроме живописи и скульптуры, в
Италии существует чудесная литература.
Я утверждаю это, как знаток
зарубежной литературы. Сравнение точное и подробное. Я мог бы прочесть вам
критическую лекцию о великом драматурге, моем товарище по новой академии
Муссолини: Пиранделло. Я мог бы показать, что Пиранделло исключительно мрачный,
монотонный, измученный и мучительный в своих исследованиях;
он предпочитает жестокие, иногда отвратительные сюжеты. Я мог бы продемонстрировать все недостатки
Пиранделло, но это мне не интересно. Я никогда не сделаю этого, потому что,
несмотря на все свои недостатки, он проявляет потрясающую, отточенную, глубокую
гениальность, динамическую восприимчивость, позволяющую ему одушевлять и
драматизировать любой сюжет, любую идею, любую, самую запутанную философскую
проблему. Эта способность выделает и возносит его высоко над любым другим, с
точки зрения сценического искусства.
Вот почему Пиранделло оказал влияние
на мировой театр. Его пьесы ставят в театрах Парижа, Берлина и Лондона.
Я рассказал вам о Боччони и о
Сант’Элия; это два великих новатора футуриста: великий скульптор и великий
архитектор. Теперь мне хотелось бы рассказать вам еще об одном футуристе: это
Казавола, который в эти дни ставит свою оперу в Оперном театре в Риме, эта
опера получила губернаторскую премию, что свидетельствует о ее гениальности.
Могу добавить, что футуристическое движение, созданное мной и моими друзьями
примерно двадцать лет назад, оказало мощное влияние на весь мир.
В Париже имеются футуристы,
группы новаторов существуют в Берлине и Нью-Йорке, они четко руководствуются
идеями итальянских футуристов. Эту истину приходится нехотя признавать
критикоманам и завистникам не в одной лишь Италии: «Разумеется, у футуризма
имеются заслуги. Он обновился и стал предвестником фашизма; но сегодня он уже
устарел, и потом его крайности… боже упаси, боже упаси…», в то время как
заграницей! Смотрите: в Петрограде, при Советах, Луначарский объявляет:
«Русская сценография находится под сильнейшим влиянием итальянского футуризма».
Иван Голль в Париже заявляет: «Первую известность и артистическое признание
получил итальянский футуризм, который затем все имитировали и копировали».
Это были заявления иностранцев,
далеких от нас. Я цитирую их для того, чтобы показать, что для нас, футуристов,
и для меня, в частности, важно превосходство итальянских первопроходцев и
изобретателей, открывающих народам путь в бесконечность, новые идеи, не
заботясь о том, что затем другие, в других странах, с гораздо большими
возможностями, воплотят их в жизнь.
Если вы подчас восхищаетесь
сценографией в русских футуристических театрах, награждая ее создателей
аплодисментами, то спросите себя, почему русским удалось осуществить наши
художественные замыслы? Это связано не только с кризисом театра, но также с
красотой самого нашего пейзажа, нашими воздушными городами, с красками и
оттенками Средиземноморья, служащими более или менее идеальными, удобными и
яркими театральными подмостками, а также с нашими мужчинами и женщинами,
являющимися прирожденными актерами и вызывающими чувство искреннего восхищения.
Если вам случится сегодня оказаться в Праге, Венне, Копенгагене или Берлине, то
небо над вашей головой будет настолько печальным, мутным, пасмурным и
враждебным, что вы невольно поспешите в театр, в поисках теплого рая. Преимущество
северного театра заключается в возможности отыскать любые средства и силы. Это служит
объяснением тому, почему зарубежным театрам удаются грандиозные, с точки зрения
футуризма, постановки, которые не получается реализовать в Италии.
Полуостров и раса.
Две причины, или, вернее, два
условия обеспечивают нам гениальное художественное превосходство в мире: это,
прежде всего, разнообразие нашего полуострова. В Италии можно встретить все возможные
типы пейзажей. Мы можем переходить от ломбардских равнин к скоростным
автострадам, отрогам Апеннин, контрастам Альпийских гор, скульптурам скалистых
берегов, радушию просторных заливов, укромным извилистым бухтам, где закаты и
восходы соперничают в красоте и нежности. Если вы попадете на Сицилию, и если прежде
остановитесь на Капри, то перед вами раскроются все красоты мира: от
многообразия нависающих скал до великолепия сапфиров, бирюзы, аметистов,
находящихся в вашем распоряжении, которые вы можете превратить в произведения
искусства. У вас в Италии есть всё, потому что вы скульпторы, живописцы, поэты,
артисты, избранники. Вы обладаете превосходством, которое обязаны поддерживать. Вы
должны создавать самую прекрасную музыку, потому что ваши реки поют; потому что
с заснеженных вершин устремляются вниз симфонии, соответствующие колебаниям
долин. Вы можете ваять горы, или положить на музыку тосканские холмы,
обладающие женской мягкостью и томностью.
Во-вторых, на этом чудесном
полуострове, где можно встретить все возможные контрасты, обитает народ,
который я не устаю превозносить, несмотря на его недостатки: провинциализм, разъедающая
критика, бесполезная ирония. Эта раса обладает стальным оптимизмом, силой воли,
фантастической энергией, которым вы, жители Лукки, можете научить мир.
Нужно бороться, совершать в иных
краях, вдалеке невероятные, невиданные ранее деяния, чтобы затем вернуться на
родину с мощью, сконцентрированной в деньгах, и создавать будущее своей семьи.
Это типично итальянская сила в полном смысле этого слова, связанная с любовью к
женщине и поэтому здоровая, щедрая, мужественная, энергичная, оптимистичная;
она противостоит другим расам, колеблющимся, лишенным инстинктов и связи между
полами.
Передадим нашим детям знания,
которые бы они хранили и совершенствовали, наше художественное превосходство в
мире. Школа должна научить ребенка инициативе – зубрежка не имеет значения –
динамичности, оригинальности, мускульной силе, физическому и моральному
мужеству. Умению постоять за себя, когда это необходимо. Чувству итальянизма.
Быть итальянцем это само по себе чудесная привилегия, превыше всех остальных
привилегий.
Вот чему нужно учить детей.
Однако наш великолепный Дуче, всегда молниеносный в принятии решений, задумал
создать Академию живых, динамичных наук, выходящих за рамки любой традиции и
любого традиционного менталитета; динамичный, энергичный организм, состоящий из
людей высокой духовной ценности, над которыми не властны годы; динамичное
объединение умов, которые, работая в Италии, на этом неровном и вулканическом
полуострове, созданном для скульпторов, музыкантов, художников, поэтов и
писателей, будут высоко нести представление о том, что итальянцы, лишенные угля
и железа, обладают гением, силой для создания будущего и светом, который
действительно будет светить миру, даже если все электростанции погаснут завтра.
Ф.Т. МАРИНЕТТИ.
Для тех, кто пожелал бы подробнее узнать о Тайате, кроме сайта Культурного
объединения
THAYAHT & RAM, http://www.thayaht-ram.com/wp/, мы рекомендуем также прочесть следующие тексты Гвидо Андреа Паутассо: Футуристическая Версилия, От республики Апуа
до набегов Маринетти и футуристов в Версилию (Пьетрасанта, изд-во Franche Tirature, 2015) и Алессандры Скаппини: Тайат,
жизнь, сочинения, переписка (Skira-Mart, Ginevra-Rovereto, 2005).
С ЭТОЙ СТАТЬЕЙ ГВИДО АНДРЕА ПАУТАССО ОБЪЯВЛЯЕТ ЧИТАТЕЛЯМ БЛОГА
ФУТУРИСТИЧЕСКАЯ КУХНЯ О СОТРУДНИЧЕСТВЕ С КУЛЬТУРНЫМ ОБЪЕДИНЕНИЕМ ARCHIVIO THAYAHT E RAM В КАЧЕСТВЕ ЧЛЕНА НАУЧНОГО КОМИТЕТА.
[1] Модельер – фр.
[2] Модельер – англ.
[5] Модернолатрия – культ современности
в футуризме.
[6] Джино Коппедé – (Gino Coppedè), (1866 –1927), итальянский архитектор, скульптор и декоратор,
отличавшийся эклектичностью стиля.
[7] Джан Франческо Малипьеро (итал. Gian Francesco Malipiero; 18 марта
1882, Венеция — 1 августа 1973, Тревизо) — итальянский композитор и музыковед.
[8]
blasé – пресышенный (фр.).
Nessun commento:
Posta un commento